Память человечества всесильна. Она всегда возвращает нас в прошлое, как близкое, так и далекое. Нынешние ровесники нашего военного детства, отрочества знают войну по рассказам старших, книгам, фильмам. О героизме в тылу и на фронте писали и пишут много, не иссякает военная тема. Даже те, кто вообще не видел врага в глаза, не производил ни одного выстрела, не работал в войну ни одного дня, пишут о своих «подвигах» на фронте и в тылу.

Хочу рассказать несколько случаев о том, как люди пропадали без вести. Почему эта тема интересует меня больше всего? Потому что даже в «Книге Памяти» их больше, чем погибших, тем более в начале войны при отступлении наших войск  в глубь страны. Всегда ли при отступлении подбирали и хоронили погибших, когда враг стремительно наступал? В «Книге Памяти» есть запись «Погибшая девушка оставлена на поле боя». Зная о героизме, надо знать и о подлости. В деревне рассказывали: два двоюродных брата служили вместе. Однажды, отстреливаясь от наступающего врага, один был тяжело ранен осколком снаряда в живот и оставлен на месте ранения. Впоследствии он попал в список без вести пропавших. Другой брат остался в живых, вернулся.

Прошло 67 лет с тех пор, как я запятнала память своего дяди Н.И. Макаркина, а мне кажется, что это случилось только вчера. Ужасная боль постоянно напоминает мне мое малодушие, мой обман. А произошло вот что. Моя ныне покойная мать, сестра без вести пропавшего Н.И. Макаркина, временами была жестокой, могла наказать и без причины, а если была причина, жди безжалостной порки чем попало. Однажды мать послала меня на пристанционный рынок купить хозяйственное мыло, но не самодельное (а тогда варили и самодельное), а у солдат-призывников, проезжающих в воинских эшелонах в сторону фронта. Им давали мыло казенное, хорошее, но они меняли его на заводской хлеб или на курево. У меня ни того, ни другого не было. После долгого хождения по базару я купила кусок мыла у одной спекулянтки (сейчас их называют предпринимателями), хотя она меня и заверила, перекрестившись, что мыло казенное, но на душе у меня было неспокойно. По дороге домой я шла и ковыряла мыло, чтобы убедить себя, что меня не обманули. Много было случаев, когда плитку глины замазывали сверху мылом и продавали как казенное. Обмануть 9-летнюю девчонку опытной спекулянтке не стоило труда.

Вдруг я увидела мать, идущую мне навстречу с палкой в руке. Перед моим уходом на базар она поставила греть воду для стирки. За моё долгое отсутствие вода давно нагрелась. Сердце мое холодело, я чувствовала себя так, словно совершила преступление. Я видела перед глазами свой позор (я стеснялась унижения перед людьми, перед одноклассниками, а они играли на улице, где я проходила). Чтобы не привлекать всеобщего внимания (черт меня дернул за язык!..),  я сказала матери, что встретила дядю Колю и он попросил передать, что он жив и здоров.

В то время я не могла представить себе, избегая наказания, что покрываю позором имя ни в чем не повинного человека. Мать при первой же возможности поехала в деревню к бабушке (мы с матерью жили в г.Канаше) сообщить новость, строили они там разные предположения о его бегстве из эшелона. До последнего момента не верилось им, что погиб их сын, муж, брат. Они надеялись, ждали его возвращения хоть из плена, хоть из тюрьмы. Он же был опытным солдатом, на войне не новичок – все-таки третья война в его жизни.  После Финской войны он говорил: «Теперь я знаю, как надо воевать». Что он подразумевал под этим высказыванием, я не могу объяснить. И еще он взял с собой половинку своей фотокарточки, а жене сказал: «Поверь в мою смерть, когда получишь вторую половинку». Видимо, все вместе это поддерживало у родных веру в его спасение, может, поэтому они легко поверили моим фантазиям. Бабушка не видела эшелоны с военнопленными, а если бы видела, она бы знала, что оттуда не убежишь. Если  знают двое, это уже не секрет. Может, поэтому среди 28-ми без вести пропавших синькасинцев только его считают предателем? 

Старые жители разъезда Пинеры, наверное, помнят солдата, убитого недалеко от разъезда, в лесу, рядом с дорогой в Синькасы. Тогда на месте сосен, что растут сейчас, был крупный лес. Хорошо помню, как на стволе одного дерева, где его убили, был вырублен крест, я, проходя мимо, всегда оставляла там кусочек хлеба. Эта привычка осталась у меня до старости – оставлять кусочек хлеба с солью и водой, поминая усопших в лесу.  Раньше жители деревни часто ездили в Шумерлю на поездах, и жена Н.И. Макаркина с подругой в очередной поездке, проходя около этого места, заметив людей и узнав, в чем дело, тоже подошли, надеялись узнать своего без вести пропавшего мужа, снять клеймо семьи врага народа. Тогда все пропавшие без вести  были предателями, врагами народа, и их семьи преследовались, могли всю родню сослать в Сибирь. На месте трагедии была зола от костра (еще теплая), один хромовый сапог был снят и стоял у костра, была у убитого солдатская котомка, одет в военную форму, в телогрейку. Тогда говорили, что он из д. Пилешкасы, возвращался из лагерей. Фамилию я не помню, а крест и место костра мне показала тетя, жена Николая, Мария Петровна Макаркина.

Многие пристанционные жители, наверное помнят проходившие эшелоны с нашими и вражескими военнопленными на восток. На узловую станцию Канаш прибывали больше с Харьковского направления. Поезда останавливались для заправки паровозов топливом и водой. Маленькие двухосные  крытые вагоны, не приспособленные для перевозки людей, были забиты битком военнопленными, сосланными в лагеря в Сибирь. Окна забиты решеткой с наружной стороны. В тамбуре – по два часовых  с автоматами с обеих сторон. В конце и в голове состава – часовые с пулеметами. На остановке во время заправки паровоза часовые ходили вдоль состава, отгоняя нас, любопытных, от вагонов. Из окон с нашими пленными доносились просьбы передать их родным, что они живы, и сообщали адреса, а наши солдатки и матери с перрона кричали и спрашивали о своих близких. Из вражеских эшелонов снимали мертвых пленных, а вот своих мы не видели. Одно бросалось в глаза – охрана наших пленных была намного усиленнее и строже, чем у вражеских. Даже когда немецкие пленные строили дорогу около станции, их охраняли всего один-двое часовых.

В гибель Николая родные поверили, когда на базаре старшая его сестра встретила жителя дер. Мыслец Якова Кузьмича Васильева, который прибыл домой из советских лагерей. Васильев призывался в один день с дядей, оба попали на Юго-Западный фронт и служили под Киевом. Яков Кузьмич сказал: «Николая живого не ждите, его в живых нет». После посещения  Марией Петровной Якова Кузьмича тот наотрез отказался говорить о её муже. О чём они говорили, я не знаю. В скорости Яков Кузьмич попал в тюрьму за поджог своего дома, а после освобождения из тюрьмы жил в малосемейке на ул. Пушкина, где ему дали комнату как фронтовику.

Я думаю, что при выходе из окружения дороги Николая Ивановича и Якова Кузьмича пересеклись. Николай Иванович был строгий законник, служил он в войсках НКВД. Скорее всего, его расстреляли свои, выходящие из окружения, и Яков Кузьмич был свидетелем или виновником его гибели. В немецком списке военнопленных Николай Иванович не числится.

У моей бабушки было четыре сына. Старшего, Петра, я не знаю, он погиб в Гражданскую войну. Второй сын, Николай, и третий, Федор, по характеру были одинаковы в преданности своей семье, а также Родине. Оба были трудолюбивы, оба не любили ложь и обман.

Федор во время учебы в Ходарской средней школе учился заочно на курсах Порецкой учительской семинарии, или училища, а в летние каникулы ездил в Порецкое, где учился очно. Диплом он защитил в Порецком и направление на работу в дер. Красная Звезда ему выдали там. Проработав 1 год учителем, он поступил учиться в Псковское артиллерийское училище, минуя службу в армии. У меня есть фотография, ему было тогда 20 лет. Есть фото и 1938 г., когда он снимался на документы.

После досрочного выпуска из училища (начало войны) Федор попал на Ленинградский фронт. В разведку он напросился сам, куда всегда шли смелые, преданные Родине люди, хорошо понимающие, во имя чего рискуют жизнью. Говорят, у бойцов на войне нет легких дел, но разведчику на задании требуются, кроме мужества, выдержка, находчивость, умение владеть собой. Исход боя во многом зависел от результатов работы разведчиков. В случае провала их ждала не просто смерть, а вражеские пытки. На одном из заданий разведчики, среди них и Федор, заметили скопление танков и вызвали огонь. Федор был тяжело ранен в голову, потерял левый глаз. Более двух суток он лежал с тяжелым ранением без помощи, затем попал в Ленинградский нейрохирургический институт. Переписки не было, дома не знали, что думать. В такое трудно поверить, но извещение о его пропаже без вести пришло после его возвращения домой.

По воспоминаниям Федора, самым тяжелым в блокаду была жажда и сознание того, что приходится отступать. Если солдаты защищали Родину, свой народ, то откуда брали силу молодые девчонки-няни в госпиталях? С большой благодарностью Федор вспоминал одну молоденькую нянечку, которая в первую очередь перетаскивала его во время бомбежки в бомбоубежище. 8 месяцев профессор и его ассистенты боролись за его жизнь, но блокадный голод не дал им возможности долечить его до конца, часть осколков осталась в голове, которые в 1946 г. сдвинулись с места в сторону мозга. Федора не стало, ему было всего 27 лет. Его записями в дневнике воспользовался младший брат Михаил. Описал все его страдания от своего имени и опубликовал в газете. Он в начале войны служил по соседству, на Калининском фронте, и тоже был ранен  в голову. После лечения в госпитале его откомандировали в Ташкент, в Академию химзащиты на учебу. 

Когда я прочитала в газете его статью (название не помню), где он описывал от своего имени всю тяжесть ленинградской блокады, как ели корни растений, крыс, как он раздал свой сухой паек, выданный ему на дорогу домой, блокадным детям, я была поражена: как мог родной брат все муки старшего брата приписать себе, тогда когда сам учился в хлебном Ташкенте. Никакие положительные поступки героев художественных произведений, созданные воображением автора, не сотрут из памяти  подлости.

Федору и Николаю мало пришлось воевать. В конце августа 1941 г. оба пропали без вести. После снятия блокады Федор объявился. Его подвиг был отмечен орденом Отечественной войны 2-й степени. Как воевал Николай, осталось тайной, но среди односельчан он остался «предателем». У младшего, Михаила, как у многих фронтовиков, оставшихся в живых, полна грудь орденов и медалей, памятных значков. Из жизни он ушел в возрасте 72 лет.

При жизни Федор свой орден не носил, но носил его человек, который был вынужден уйти на фронт добровольцем, по «вине» Федора. По прибытии с фронта, после прорыва блокады, Федор часто заменял на работе сноху (она была выбрана бригадиром колхоза). Он заподозрил пропажу зерна с колхозного тока. Бывшему разведчику выследить расхитителей не стоило труда. Возчик был родственником председателя и возил по вечерам зерно в соседние деревни к родственникам членов правления, куда втянули и сноху (жену брата), поставив ее перед фактом (выгрузив сначала зерно у ее родителей). Боясь разоблачения, срочно отправили возчика добровольцем на фронт, на этом настоял Федор. Сообщить в милицию он не мог, втянули бы в эту кражу многих, но в первую очередь жену Николая как жену «предателя» и ее родителей как «скрытых врагов». Хорошо разбирающийся в положении дел в стране, он поставил бы под угрозу уничтожения многие семьи. 

Проходят годы, свидетели многих событий войны и труженики тыла уходят в мир иной, но некоторые еще живы и помнят и могут рассказать, как виновники кражи зерна ходили и стучали в окна, напоминая, чтобы занавешивали окна (маскировка). У моей тети дом находился на краю деревни, и одно окно выходило на эту воровскую дорогу с колхозного тока. Это окно было как кость в горле у расхитителей. Тетю и дядю молчать не заставишь, не подкупишь. Дядя любил писать доносы, а тетя была языкастой, не боялась делиться новостями. Её и мужа мобилизовали на рытье окопов вдоль р. Суры. Однажды тетя пришла домой после смены по своим женским надобностям. Истопила печь, чтобы не замерзла картошка в подполе, постирала белье, помылась, рано утром вышла из дома, чтобы успеть на работу до начала смены (ходили пешком через д. Чертаганы, укорачивая расстояние до места работы). Ее приход заметил сосед и сообщил в милицию. У ворот дома её арестовали. На шесть месяцев ее изолировали, пока разбирались. Из окна уже никто не подсматривал.

Орден Федора впоследствии носил бывший извозчик, ставший мужем моей сестры. Сначала он попал в учебку, а к концу войны они очищали дно Днепра от затонувших судов. Врага живого он не видел, а с мертвых немцев, которых доставали вместе с судами, по его словам, снимали обувь и одежду: отогревали трупы, а ноги отрубали, чтобы легче было снимать обувь. Все накопленное «добро» он привозил домой. За время службы несколько раз женился. Первая жена, вдова бывшего командира, предоставила ему чистые бланки и медали, оставшиеся после мужа, данные ему для вручения отличившимся матросам. Медали из этого запаса и выкраденный орден Федора впоследствии украшали грудь мародера. Группа мародеров несговорчивых матросов избивала резиновыми сапогами, набитыми песком, били  по пяткам. Говорил «Никакой врач не определит».

Мой отчим, ровесник Федора, был призван в армию до войны и служил под Киевом на одном из аэродромов, по его словам, автомехаником. Однажды их послали на машине за продуктами на базу. Получив продукты, рано утром возвращались в часть, но тут попали под бомбежку, в живых остались двое. Они взяли мешок муки, зашли в крайнюю хату, где им испекли хлеб, потом пошли в сторону своей части. Дальше у него «пробел» более года. Вновь его служба начинается в Грозном автомехаником. Он женился на дочери командира, казачке или чеченке, у них родилась дочь. Там он служил до конца войны. В военной книжке у него было записано: летчик. Сам он говорил, были и боевые вылеты, но в то же время у него была послевоенная книжка курсанта Чебоксарского летного училища, где он учился летать на У-2. Правда, боевых наград у него не было, а были, как у всех участников войны, «За Победу над Германией» и юбилейные медали.

Жила у нас в деревне одна семья (сейчас дом пустует): хозяин пропал без вести в октябре 1942 г., сын попал служить на кухню, но не на передовую. Это было давно, я уже не помню, при каких обстоятельствах, но слышала сама, как бывший фронтовик рассказывал односельчанам, что они сварили в котле своего молодого командира. По его рассказам, командир вечерами бегал к девушкам в соседний полк и, возвращаясь в часть поздно, всегда приказывал подать ему горячий ужин. Все это им надоело, и они в один вечер бросили его в кипящий котел, прокипятили до утра, а кости выбросили в яму. Так пропал молодой командир без вести. Не знаю, как у остальных было с совестью, но наш односельчанин рассказывал об этом с удовольствием. Вскоре он уехал на заработки по вербовке и там пропал без вести. Двое сыновей выросли без отца. Я не знаю, как сложилась судьба сыновей, но не дай Боже, чтобы за грехи отца пришлось бы им отвечать.

Хочется рассказать еще об одном преступлении из жизни одного «защитника Отечества», о котором я узнала лет 12-13 назад. За это преступление страдают по сей день его потомки.

Всем военкоматам давали задание, или план призыва на фронт из числа взрослого населения. Не исключением был и Шумерлинский военкомат. Не секрет, что освобождали от призыва нужных специалистов (бронь) для работы в тылу, но были и такие, кто откупался, а вместо них надо было пополнить список мобилизованных. В это время в райкоме (святое место по тем временам) работал один человек с дефектом ноги (он хромал).  Решили его включить в список мобилизованных, зная заранее, что отборочная комиссия его забракует. Номер прошел. Через какое-то время его включили вторично. Опять из Канаша вернули. А вот в третий раз очевидцы рассказывали по-разному. По одной версии, в Канаше отборочной комиссии надоело играть в кошки-мышки, и его призвали. По другой версии, его отправили сопровождать на фронт военный груз и по прибытии на место зачислили в какую-то часть политработником (все-таки работал в партийных органах). Сколько он служил, я не знаю, но на передовой не был, зато часто привозил трофейные шмотки, а потом драгоценности. Семья не испытывала не только голода, но не сидела без белого хлеба. А дети у них все равно умирали.

Однажды, в отсутствии дома старших, младший брат политрука вытащил из подпола золотые украшения для игры. Пришедшая домой сноха избила мальчика до полусмерти, а золотые вещи и украшения перепрятала в другое место. Последний привоз был богатым. К большому сожалению, на его охоте за золотом попалась  молодая мать с двумя детишками и двумя чемоданами. Как и где это было, не знаю (слушала вполуха), а разговор слышала во время похорон – хоронили дочь бывшего политрука-убийцы. Рассказывала жена того подросшего избитого мальчика. Женщину с детьми политрук застрелил, а с нее снял золотые украшения и 2 чемодана взял себе. Вещи привез домой  своей семье. Дома их меняли на продукты. За счет этих «богатеев» семья не голодала, но из 5-ти детей трое умерли неизвестно от чего. Не сложилась жизнь и у оставшихся в живых детей, и внуков. Что удивительно, в детстве жена политрука воспитывалась после смерти своих родителей у родных. Когда разбогатела, она из золотого запаса делилась и с ними. Люди были удивлены, когда два брата (внуки приемных родителей), два богатыря, умерли друг за другом. Тогда обвинили скорую помощь (неправильный укол). Внешне казалось, что все благополучно, но в семью беда зачастила. Сам виновник сошел с ума и его отправили в Казань в психбольницу, где он и умер. И похоронили его без участия родных, которые отказались от поездки, ссылаясь на дороговизну билета на поезд и дороговизну нанимать машину. Внучка убийцы носила золотой перстень с бриллиантом, на внутренней его стороне была гравировка «Оле в день 18-летия». У них в родне Оли нет. Внучке перстень передала мать, вначале носила сама. Из этого запаса золота бабушка передала кольцо на зуб. Внучка вставила золотые коронки, после этого прожила менее полугода. Вскоре умерла и дочь политрука. Не буду описывать все беды этой семьи, но золото им счастья не принесло.

Много негативного рассказала я в своих воспоминаниях. Законно возникает вопрос, а как же мы победили? Добро всегда побеждает зло. Хорошего было много больше. Не дай Бог, чтобы такое зло побеждало. Здесь Бог на стороне добра.

Каждое новое поколение стремится глубже узнать, понять и осмыслить истоки не только боевой, но и трудовой славы тех, кто в трудные годы войны крепил тыл страны. Быстро уходит время от опаленной военными пожарами весны 1945 года. Приближается 65-летие Победы. Люди военного поколения, пережившие трудные времена, уходят в мир иной. Кто как жил, воевал, работал в тылу, остается за чертой памяти нынешней молодежи. Оставшиеся в живых стараются перекрасить историю. Где-то я читала, что через семь поколений история рода повторяется. Хорошо бы знать нам всем историю рода, его сильные и слабые стороны.

Да, надо писать правду и только правду о том, как женщины работали на полях круглогодично (зимой возили навоз на поля и участвовали в снегозадержании, летом на этих полях выращивали хлеб и овощи). Как по районной разнарядке бабы в зимние морозы пилили лес в худых лаптях и кафтанах, по пузо в сугробах. Как строили дороги вручную (таскали большие камни на своих животах). Как работали на оборонительных сооружениях на берегу реки Суры. Как за 7 км в свободное время ходили подростки в Пинеры и Мыслец на работу  -  очищали  железнодорожные пути от снега. Как на заработанные деньги покупали у спекулянтов обтирочные нитки, которые соединяли и ткали полотно для рубашек. У многих детство оборвалось войной, юность началась войной. Навеки осталось  в памяти, как после получения похоронок матери и жены по вечерам по-волчьи выли, а малые дети им подвывали.  Бабы все беды вытерпели.

На груди медали и ордена, значит, он - участник войны. Ну, а женщина, что пахала и сеяла, что стояла у станка, делая снаряды? А старуха, что ела хлеб из мякины и лебеды, а лучшие куски отдавала внукам, детям солдата? А юные рано повзрослевшие дети, которым не доверяли оружие, но доверяли плуги и бороны, лопаты и серпы? Разве они не участники? Весь народ у нас участник войны!

Несмотря ни на какие тяжести и негативные явления в тылу и на фронте, мы победили. Вечная слава павшим отцам и старшим братьям, вечно молодым солдатам и офицерам Советской Армии, оставшимся на фронтах Великой Отечественной войны!

Дорога

Дороги… Как много могли бы они рассказать, если бы могли говорить. Наши российские многочисленные дороги и дорожки… Вот я стою на одной из них. Проселочная дорога в недалеком прошлом, а сейчас - это  оживленная трасса Порецкое-Сеченово благодаря построенному бетонному мосту через  р. Киту, речку моего далекого военного и послевоенного трудного детства.

У развилки дорог на обочине я стою рядом  со своим «железным конем». В низине расположилась д. Мачкасы, то место, где я появился на свет в грозном 1943 году, в переломном году самой страшной войны ХХ века. Легкий степной ветер колышит придорожные травы и кусты, клонит к земле полевые цветы. Где-то высоко в небе поет жаворонок и трещат кузнечики в траве. Как отрадно на душе у меня,  давно уже городского жителя, привыкшего к толчее, шуму транспорта, грохоту мчащихся мимо поездов, постоянно живущему в каком-то запрограммированном ритме… Я вдыхаю полной грудью пьянящий воздух степи, ветерок ласкает волосы на моей уставшей под шлёмом голове, в ушах -  непривычная легкость после многих десятков километров езды на трещавшем и трясущемся на каждой кочке и выбоине мотоцикле…

Вот она – эта дорога! Эта, да не совсем та, что была в том трагическом 1941 году. Тогда она  была просто грунтовой, просёлочной дорогой, непролазной черноземной в распутицу и дожди, и пыльной в летнюю погожую пору.

Дорога связывала деревню с районным центром – с. Порецкое. Оттуда шли и письма с фронта, и «похоронки». Да, поистине, эта была дорога разлуки, ожидания, надежды и страшного горя.

Небольшое усилие воображения, и вот я вижу  скорбные подводы, на которых уезжают по  дороге в райцентр, а оттуда в неизвестность, на кровавые дороги войны мои, тогда совсем юные и не юные односельчане. Единицам посчастливится увидеть вновь родимые места. И сколько было подвод таких за эти долгие кровавые годы! Скольких перемолола, поглотила война!

В первые дни войны, после объявления мобилизации, покинул родную деревню и многочисленную семью (на руках у мамы оставалось 5 детей) мой тридцатитрехлетний отец Василий Павлович Колчин, чтобы стать защитником своей Родины. Он – мужик, крестьянин, не державший в руках никакого грозного оружия, кроме косы, вил, лопаты и топора,  должен был защищать нас всех: мою мать, старших братьев и сестер, всех нас, еще не появившихся на свет (всего у отца с матерью было 13 детей) от вероломного, коварного врага, которого назвали «ерманцем», вооруженного до зубов и оснащенного всем, чтоб вот этого мачкасского, козловского, устимовского, ряпинского, порецкого мужика смять, втоптать одним махом в российскую землю как можно глубже, на ту глубину, которая известна всем. Так нет! Не удалось!

Трижды раненного, на костылях, но живого, после госпиталя встретил в г. Шумерле  отца 15-летний  мой старший брат Иван и на санях  привез в родную деревню в феврале 1942 года.

Вернулись из этой бойни немногие искалеченные, неполноценные, но всё же живые российские мужики из других деревень, которых я называл выше. Дали жизнь мне, моим младшим братьям и сестрам и всем моим сверстникам. Вот они, эти искалеченные войной мужики, кто без руки, кто без ноги, а кто без глаз, но вместе – полноценные русские люди закладывали первый камень в эту Великую Победу. Честь им и слава во веки веков. Всем, кого уже нет в живых, как моего отца, и всем тем, которые живы, которые, несмотря на все ветры перемен и перестроек, не утратили веру в то, что их муки, их раны, их жизни были не напрасны, что  мы, стоящие на этой дороге жизни, сможем эту дорогу сделать более счастливой.

 Так сделаем ли?